В 2005 году Роджер Уотерс после двадцатилетней вражды примирился с Pink Floyd. Теперь он вознамерился направиться с группой в турне Dark Side of The Moon. В своем эксклюзивном интервью креативный лидер Pink Floyd рассказывает об объединении группы на Live 8, а также о своем желании двигаться вперед.

История всем знакома. Если надо уложить в 30 секунд эту эпохальную хронику для какой-нибудь голливудской шишки, то можно ограничиться двумя предложениями: «Амбициозный бас-гитарист принимает бразды правления психоделической поп-группы, когда обкаченный наркотой вокалист отчуждается от остальных и в неспособности справиться со славой покидает коллектив. Ко всеобщему негодованию оставшаяся троица продолжает концертировать с его материалом под именем Pink Floyd, что, как он признает через 20 лет, помогает группе удержаться на плаву». Перед глазами сразу становятся готовые роли: загадочный и серьезный Ричард Гир исполняет роль Роджера Уотерса, красавчик Рутгер Хауэр играет Дэвида Гилмора, хрупкий и задумчивый Хэрри Дин Стэнтон берет на себя роль Рика Райта, и конечно же, Дастин Хофман за ударной установкой в роли Ника Мейсона.

Когда они в последний раз играли Breathe в Небворте в 1975 году, позади них располагался огромный круглый экран, на котором билось сердце. Помнится, в один прекрасный момент над сценой проревел «Спитфайр», и по двухсотметровому шнуру спустилась ракета – прямо за подиум барабанщика (о, технология!), где и разразилась огромными фейерверками на экране.

Тот же состав исполнил эту песню только через 30 лет во время благотворительного концерта Live 8, который проходил 2 июля 2005 года в Лондоне. Огромный телевизионный кран передавал картинку 205-тысячной толпе, собравшейся в Гайд-Парке и за его пределами. Впечатления остались самые что ни на есть приятные. Группа стала «гвоздем программы» без особых напрягов, технической поддержки и с минимальными приготовлениями. Они были единственными исполнителями, которых не представляли (да и стоило ли?). Держась за руки, они вышли на прощальный поклон, и эта картина была как луч света в мрачном океане ненависти.

Наиболее харизматичным был бывший лидер Pink Floyd. Именно Уотерс распланировал выход на бис, вызывал эмоциональные всплески зрителей и пропевал все партии без микрофона во время исполнения Гилмора – ничего особенного, если не считать, что в этом виделась новая жизнь группы, которая не потеряла связи со своим прошлым. Последним проектор Уотерса была опера Зa Ira, но когда мы начали обсуждать ее, множество других тем всплыло на поверхность. Девяносто минут в компании Роджера Уотерса дают ясно понять природу исполнительского успеха: никакие деньги не компенсируют отсутствие уважения. Эти идеалы важнее популярности. И любые формулы и финансовые ухищрения обречены на провал, если члены группы – основополагающие части целого – не могут находиться вместе в одной комнате. И что все преграды, мешавшие воссоединению Pink Floyd, несомненно, преодолены, а мысли Уотерса дошли до непреклонных Мейсона, Райта и Гилмора.

Как он сам заметил, надо сказать, с нескрываемым удовольствием: в день, когда было заявлено участи Pink Floyd в концерте Live 8, гастрольное предложение с гонораром в 250 миллионов долларов легло Уотерсу прямо на столик в ресторане. Остается только гадать, что доставило ему большее удовольствие: само предложение или тот факт, что первым его принесли ему. Бедный Ричард Гир, который после каждой отснятой сцены вынужден прибегать к помощи режиссера. Благородный лоб, слегка морщинистое, но приятное лицо, синяя хлопковая футболка – все это есть у Ричарда. Но его не перестает мучить один вопрос: «В чем моя мотивация?»

Твой последний релиз – историческая опера о временах Французской революции. Почему ты решил отдать все силы на этот театрально-интеллектуальный проект?

Я не знаю. Вряд ли можно дать «правильный ответ». Почему кому-то может нравиться что-то? Наверно, своим интересом к театру я обязан опыту, полученному в период раннего Pink Floyd. И я, кажется, испытываю определенную симпатию по отношению к тем идеям, на реализацию которых не достаточно трех минут.

Может ли твой неоспоримый успех быть залогом такой художественной свободы?

Вероятно, хотя многие бедные художник делают свое дело по призванию. Если ты настоящий артист, ты творишь независимо от того, сулит ли твое начинание коммерческую прибыль или нет.

Быть может, ты разочаровался в рок-музыке как таковой, и именно поэтому, в частности, решил написать оперу. Ты не устал от всего этого?

Ни в коем случае. Ничего подобного! Я никогда особо не фанател от популярной музыки. То есть я, конечно, «перся» от Элива, как и все остальные, но мой интерес [к рок-н-роллу] восходит к началу XX века, к Хадди Свинцовому брюху, к первым песням протеста на заре блюза, в которых до сих пор живет лучший образчик рок-н-ролла. Мы, на самом деле, недалеко ушли. Если послушать Rust Never Sleeps [Нила Янга], то, по сути, он не сильно отличается от Бесси Смит и Хадди Свинцового брюха. Но я продолжаю уважать некоторых авторов. Когда я видел выступление Джона Прайна, то был просто потрясен. Да взять хотя бы Нила Янга, Джона Леннона, Боба Дилана, Леонарда Коэна… Я могу штук 20 музыкантов назвать, которых слушаю с удовольствием.

Что-нибудь из новенького?

Всего пара-тройка песен за последние 20 лет: Everybody Hurts (R.E.M.) феноменальна, Every Breath You Take Стинга. Еще я очень люблю пеню One Headlight Wallflowers. Наверно, он тронула меня так же, как когда-то Singing the Blues версии Томми Стила, которую я ценю гораздо больше, чем вариант Гая Митчелла!

По какой музыке ты бы хотел остаться в памяти людей?

Хотелось бы, чтобы меня помнили за Dark Side, The Wall, Amused to Death [сольный альбом Уотерса 1992 года]… Хочу, чтобы меня помнили за то, что я скрестил рок-арену с театром и объединил музыку с визуальным искусством, сделав рок-н-ролл более глубоким и личным. Наверно, стоит меня помнить и за то, что я делал свою работу, не боясь ударить в грязь лицом.

Это все еще относится к тебе?

Думаю, я уже перешел тот рубеж, когда перестаешь обращать внимание на мнение критиков. Недавно я общался с Гаем Лалиберте, который открыл [театральную компанию] Cirque du Soleil. Мы обсуждали The Wall и возможности его инсценировки на Бродвее. И он сказал: «Ты сумасшедший. Зачем тебе отдавать себя в лапы критиков, если можно все это легко обойти и представить свою произведение напрямую публике?» У Cirque du Soleil уже состоявшаяся аудитория, которая принимает этот проект и ничуть не заботится о том, что пишут критики.

Давай поговорим о воссоединении группы на Live 8.

Вот как все развивалось. Я получил email от Ника Мейсона, в котором он информировал меня, что Боб Гелдоф по телефону предложил ему объединить Pink Floyd для выступления на Live 8. Очевидно, к тому моменту Боб уже позвонил Дейву Гилмору и получил отказ. Боб просит Ника попытаться убедить Дейва. Ник – за, но не уверен в том, что будет в состоянии как-то повлиять на точку зрения Дейва. И вот не смог бы я также приложить к этому руку?

Идея мне нравится, я беру телефон Боба у Ника и звоню ему. Боб как раз собирается отчалить с супругой на день рождения, так что разговор получается коротким: а фразы о «спасении мира» прерываются банальными «тебе очень идет, милая, попробуй с другими туфлями». Говорю Бобу, что если мне придется общаться с Дейвом, то я должен точно знать, что Боб «задумал». Ему пора выходить, но он обещает перезвонить. И перезванивает через две с половиной недели. К тому моменту он успел настрочить немаленький список причин для убеждения Дейва, но прочитавший его Ник заявил, что это пустая трата чернил и единственный, кто сможет убедить Дейва, – это я. Тогда Боб и рассказал мне, чего он ожидает от нас на Live 8.

Меня все устраивает, я беру у Боба номер Дейва и звоню. Дейв отвечает сам. Хотя мой звонок и стал для него неожиданностью, пообщались мы очень сердечно. Он озвучивает некоторые замечания, но обещает пересмотреть свою позицию. Через 24 часа звонок. Это Дейв. «ОК, – говорит он. – Давай сделаем это».

Со сцены ты заявил, что «очень волнительно стоять на сцене вместе с этими тремя парнями после стольких лет. Стоять для того, чтобы оказаться вместе с вами. В любом случае, мы делаем это и для тех, кого сейчас нет рядом, особенно, конечно, для Сида». [Сид Барретт, основатель группы, гитарист и вокалист, покинул коллектив в 1968 году из-за психологических проблем, связанных с употреблением LSD и шизофренией.] Ты заранее планировал что-то говорить?

Да, хотя я не знал, что говорить, потому что ненавижу придумывать речи. Но я пообещал Дейву, что займу паузу, пока Тим Ренвик [гитарист и известный британский сессионный музыкант] будет играть вступление к Wish You Were Here.

Трудно даже предположить, какой смысл ты вложил в слово «волнительно»: Сам концерт. Тот факт, что вы исполняете те песни, которых не играли 30 лет – последний раз я слышал Speak to Me и Breathe в исполнении Floyd в Небворте в 1975 году. Тот факт, что по каким-то причинам у тебя отняли песни. Враждебные настроения по отношению к остальной тройке, сожженные мосты. Можешь ли ты сейчас расшифровать это словечко «волнительно»?

Ой, наверно, нет. Все было просто… очень классно. Я был счастлив, что стою на сцене с Дейвом, Ником и Риком. Наконец-то представилась возможность оставить прошлое в прошлом и показать людям, что, может быть, у нас и были разногласия, но мы достаточно взрослые люди, чтобы понять – возрождение возможно даже тогда, когда существуют различные точки зрения. Как было здорово отбросить все дерьмо и сказать: «Вашу мать, да пойдемте просто на сцену. Столько лет прошло. Забудем о старом, выйдем туда, сыграем наши три-четыре песни, и это будет круто».

А какое чувство охватывало тебя в первую очередь?

Удовольствие. Я чувствовал несказанное удовольствие, когда слышал, как Рик играет свои клавишные партии, которые мы все прекрасно знаем и любим из записей. И Ник играл великолепно. Все сыграли просто замечательно. Дейв отлично пел. Когда ты становишься частью рок-н-ролла, нет ничего прекраснее, чем находиться на сцене и создавать весь этот «шум». Поэтому мы и делаем это – разумеется, не считая желания потрахаться и заработать кучу бабла! У нас дырявая психика, поэтому что может быть лучше, чем отыграть перед огромной аудиторией, которая получает от музыки удовольствие. Поверьте мне, ощущения фантастические. Это то, чего мне стало не хватать в Pink Floyd, тогда я и написал The Wall. С того момента я начал гастролировать с собственной группой и понял, что, оставив прошлое, я начал получать удовольствие вместе с теми людьми, которые знают и ценят мою работу. В 2002 году мы объехали все южное полушарие, от Сеула до Сантьяго. Публика знала каждое слово каждой песни и понимала, что это значит. Именно так я воспринимаю Imagine.

Ты действительно полагаешь, что твои сочинения украли?

Знаете, я бы предпочел, чтобы Дейв и Ник не начинали путешествовать по миру, исполняя мои песни, но этого не произошло. Хотя с другой стороны, не все так страшно, ведь именно это помогло музыке Pink Floyd выжить. Как бы то ни было, сейчас я об этом не думаю.

А ведь Live 8 не стало первым воссоединением группы. Разве вы не собирались вместе для работы над DVD Dark Side?

Мы не встречались, хотя каждый принимал участие в проекте. Мы дрались как кошки с собаками и не забывали обвинять друг друга во всех смертных грехах. К сожалению, человеческий мозг способен продуцировать собственные воспоминания согласно текущей повестке дня.

Репортеры выследили и сфотографировали Сида Барретта незадолго до Live 8. Что ты об этом думаешь?

Я полагаю, это, скорее, их хлопоты думать теперь. Всем известно, что Сид не любит, когда ему напоминают о прошлом, и избегает прессы. Я не сомневаюсь, что шизофрения ужасна и без этих назойливых репортеров, которые так и норовят куда-нибудь влезть.

Когда ты в последний раз видел Сида?

Двадцать лет назад. Мать Сида всегда обвиняла меня в его болезни, наверно, потому, что она не могла свыкнуться с мыслью, что его недуг никак не связан с Pink Floyd или рок-н-роллом. Наркота, разумеется, усугубляла его шизофрению, но не была ее причиной. Один из симптомов шизофрении – галлюцинации. Так что галлюциногенные наркотики были плохой идеей. Последние 35 лет Сид наблюдается в психиатрическом госпитале Фулборн в Кембридже. Но он не желает видеть ни меня, ни кого-либо другого из тех времен. Это причиняет ему дискомфорт и раздражает его. Он не намерен копаться в прошлом, так как не видит в этом смысле. Оно вгоняет его в бешенство.

Когда ты звонил мне в офис, то сказал, что обычно в прессе тебя воспринимали как неисправимого задиру. Откуда пошли такие слухи?

В молодости я, несомненно, был более дерзок и груб в том, что касалось общения с другими людьми, и это правда, что я не сношу придурков. Когда я оставил группу, грязь полетела в обе стороны. Многое из того, что писали, как мне кажется, было рассчитано на подавление моих внутренних сил. Типа: «Ну да, он лидер и может принимать решения. Так прозовем его эгоистом».

Ты, наверняка, переживаешь из-за некоторых принадлежащих тебе композиций Pink Floyd, а также из-за посягательства на них. Солидарен ли ты в этом плане с Полом МакКартни, который хотел изменить порядок композиторов Lennon/McCartney на McCartney/Lennon в описании ряда песен, дабы они правильно отражали вклад каждого из музыкантов? Насколько это связано с историческим признанием твоей работы?

В моей песне What God Wants, Pt. 2 есть такие слова: «Богу нужна дружба, Богу нужна слава, Богу нужна репутация, Богу нужны упреки, Богу нужна бедность, Богу нужно богатство, Бог хочет быть застрахован и защищен». Иногда погоня за репутацией может стоить дружбы. Я, несомненно, хочу, чтобы моя работа была признана, поэтому понимаю Пола МакКартни и его стремления. Мы никогда не узнаем, кто и что сочинил в Beatles, потому что не были там. Должен признаться, я всегда замечал в себе некоторое сходство с Джоном Ленноном в его тягостном поиске смысла жизни, любви и правды. У каждого из нас есть любимый «Битл», но что бы они ни делали, они делали это вместе.

Ты ощущаешь то же самое в отношении Pink Floyd?

Что мы работали все вместе? Да, это правда. Хотя тут все несколько сложнее. Если бы Пол и Ринго начали гастролировать под именем Beatles, это выглядело бы несколько чудно.

На ком лежит больше ответственности за то, что ты оказался за чертой отчуждения, а группа в фаворе: сами члены группы или все-таки пресса?

Когда слушатели эмоционально привязываются группе, уход кого-нибудь из участников сродни потере близких. Людям хочется видеть группу такой, какой они привыкли ее видеть. Другое дело, что это неотъемлемая часть творческого процесса. Поэтому я чувствовал необходимость уйти.

Разумеется, полноценная группа имеет больший успех, чем сумма ее составляющих.

Именно, хотя иногда бывает, что выделяется кто-то один. Взять, хотя бы, Crosby, Stills, Nash & Young. И пусть я очень люблю голос Стивена Стиллса, и Дэвид Кросби не лишен романтики, все-таки в том, что касается таланта и страсти, для меня на первом месте стоит Нейл Янг. И Genesis потеряли свою поэтическую изюминку после ухода Питера Гэбриэла.

Но ведь бренд Pink Floyd намного шире, чем участники группы по отдельности.

Да, разумеется.

Ты когда-нибудь сожалел о своем уходе из группы?

Ни на секундочку. Во время тура Radio Kaos в 1987 году я играл перед 3-тысячной аудиторией в полупустом зале в Цинциннати, где на следующий вечер Pink Floyd собрали 80 тысяч. Это мне напоминает строки из шекспировского «Генриха V»: «О нас, о горсточке счастливцев, братьев. / Тот, кто сегодня кровь со мной прольет, / Мне станет братом…» (пер. Е. Бируковой) – в том смысле, что гораздо приятнее выступать даже перед небольшой горсткой людей из-за ощущения братской близости. И именно такие чувства охватывали меня во время выступления перед 3 тысячами. Я осознавал, что един с этими людьми. А 80 тысяч, которые пришли на Pink Floyd, просто не понимали, чем их кормят: это была лишь копия того, что делал я, но они так и не «вкурили», как их нагло «надули». Такие люди, к сожалению, есть до сих пор, и они не видят разницы между Dark Side of the Moon и The Division Bell. Не могут отличить одно от другого. Просто не въезжают!

И они, кажется, вполне довольны, раз все время возвращаются.

Именно так. В этом заключается одна из причин, по которой я оставил группу. Непонимающих становилось все больше и больше, и больше. Я ощутил потерю связи не только с членами группы, но и с публикой. Раньше все держалось на идее и общении. Одно из определений слова «популярный» - это «сделанный или адаптированный с учетом общих требований». Другими словами, ты подчиняешься ожиданиям публики.

Но ты же все-таки завидовал оставшейся тройке из Pink Floyd, потому что они играли перед восьмьюдесятью тысячами, а ты только перед тремя.

Нет, никакой зависти, только ненависть.

Ты считаешь себя счастливым? Ты всем доволен?

Да.

Но было, безусловно, время, когда ты пылал негодованием.

Знаете, было время, когда я получал откровенные пощечины. Я чувствовал, что нахожусь в самом эпицентре атаки. Но мне надо было жить дальше и как-то отходить от гнева. Я осознавал, что трудно, да и вредно продолжать работать с Pink Floyd. Как может группа людей, которые не выносят друг друга, называть себя группой?

Как бы то ни было, для большинства из нас было большим потрясением вновь увидеть вас всех вместе.

О, это было великолепно. Я действительно счастлив. Надеюсь, удастся повторить. Можно только мечтать о том, чтобы вновь отыграть Dark Side of the Moon – по какому-нибудь специальному случаю. Как здорово бы было снова все это услышать. Live 8 прошел замечательно.

Какого рода «специальный случай»?

Какая-нибудь веская причина. Не знаю. Политическая или благотворительная акция. В тот день, когда объявили об участии Pink Floyd в Live 8, я пошел на ужин с приятелем, где в ресторане мне буквально на стол положили приглашение принять участие в туре Pink Floyd, снова. И гонорар в 250 миллионов долларов.

Что значит чувствовать себя первопроходцем электронной музыки в глазах нового поколения?

Я в шоке. Это очень поучительно. Ко мне подходят люди и говорят: «Мой 11-летний сын слушает Floyd». Но обычно это касается ребят уже после достижения полового зрелости, когда они начинают бунтовать, чувствовать «по-иному» и искать смысл жизни. Я очень доволен. Никогда не думал, что все это затянется так надолго, но счастлив, что так случилось.

Guitar World, 2006 или 2007
Перевод - Юрий Кириллов