Начнем с ваших юных лет, еще до Беркли, когда ваша одержимость гитарой только начиналась.

Я помню, что когда я был очень, очень юн, я всегда приходил в невероятный восторг, когда я слушал радио или записи. Еще тогда я замечал за собой особенность, которая происходит и сейчас. Когда я слушаю музыку, я не могу сфокусироваться на чем-то еще. Когда это фоновая музыка на радио, не проблема, но если звучит хорошая песня, мне очень трудно поддерживать разговор или параллельно чем-то заниматься. Мне всегда казалось странным, когда я слушаю что-то или играю в чьем-то присутствии, а они разговаривают в разгаре музыкального произведения (смеется).

Поэтому меня всегда тянуло к музыке. У моей двоюродной сестры дома был электроорганчик, и я всегда им интересовался. Когда мне исполнилось шесть лет на мой день рожденья (6/6/66) мама подарила мне маленький электроорганчик. И я помню, что я сразу обнаружил, что справа высокие ноты, а слева – низкие ноты. Поэтому я тут же был способен играть мелодии. Все, что я слышал, я мог подобрать на инструменте.

Я слушал много всего клевого. У моих родителей был саундтрек к «Вестсайдской истории». И это оказало на меня огромное влияние. Я его слушал безостановочно, когда мне было лет семь, восемь, девять. Затем моя сестра стала постоянно покупать эти невероятно крутые записи тяжеляка. Она слушала Led Zeppelin и Jimi Hendrix. Я обычно сидел рядом с ее комнатой и слушал. Я помню, как впервые в жизни услышал «Zeppelin II». Это был поворотный момент в моей жизни. Я просто немедленно пришел к выводу, что Jimmy Page – это самое крутое, что только может быть.

Я хотел играть на гитаре, но я очень смущался. У меня наверное была низкая самооценка. Я всегда полагал, что те, кто играет на гитаре либо реально круты, либо считают себя реально крутыми. Я никогда считал себя крутым, и не собирался притворяться тем, кто считает себя крутым. Поэтому я не начинал играть до 13 лет. Я купил гитару за пять баксов у друга. Но я никому не признавался, что играю.

До того, Вы играли на каком-нибудь другом инструменте?

Да, я играл на аккордеоне. Потому что, если ты итальянский мальчик с Лонг-Айленда, то обычно в 10 лет тебе вручают аккордеон. Поэтому я на нем играл. Я любил на нем играть, потому что я мог исполнять мелодии, все эти красивые стандарты и тому подобное. Но потом это стало занудством, потому что мне не нравился мой учитель, а мои друзья находили множество других занятий. И, признаем, аккордеон – это не самый крутой в мире инструмент, если ты хочешь быть рок-н-ролльщиком. А я всегда хотел быть гитаристом.

В итоге я получил эту гитару и начал слушать клевый, замечательный прогрессивный рок 70-х. Я стал играть в группе, когда мне было 13. Мы играли самую разную хорошую музыку: Zeppelin, Hendrix Allman Brothers и в таком роде. Я очень сильно увлекся сценой прогрессивного рока Jethro Tull, например. И Queen на меня очень сильно повлияли. Одной из моих любимых записей того времени был диск Billy Cobham «Spectrum» с Tommy Bolin. Этот парень был монстром. Я не мог поверить, как круто он играет. Это был потрясающий материал.

Но в то же время, мне очень нравилась идея маленьких черных точек на бумаге. Мне хотелось контроля. Я хотел понимать музыку целиком. Поэтому я начал учиться...

Можно ли сказать, что это то, что вы сохранили со времен аккордеона?

Нет. Не все это знают, но я больше всего на свете хотел стать композитором, больше чем гитаристом. И я постоянно сочинял. Я научился сочинять музыку очень рано.

Насколько?

Когда мне было примерно 11-12 лет, я начал писать песни - может даже еще раньше – играя на аккордеоне. Но когда я взял в руки гитару, я стал много сочинять. Сильнее всего на меня повлиял школьный учитель музыки Bill Wescott. Он преподавал музыкальную теорию. Это был очень насыщенный курс. Он был очень строг и задавал мне много работы. Когда я учился в девятом классе, я должен был каждый день сочинять музыкальное произведение, которое он мог бы сыграть на фортепиано. И это должна была быть не просто аккордовая сетка или тому подобное. Он должен был следовать написанному буквально.

Поэтому каждый день я сочинял музыкальное произведение, которое он безупречно играл с листа. А я должен был это слушать. Затем он его приукрашивал и тем самым учил меня различной технике аранжировки. Наконец, когда я был в десятом или одиннадцатом классе, я написал мою первую партитуру для школьного оркестра. Произведение называлось "Sweet Wind from Orange County."

Сколько в нем было партий?

Не помню, столько сколько музыкантов в школьном оркестре. Может быть 50 или 60 партий, может быть даже больше. И все эти занятия приносили мне величайшую радость. Мне нравилось играть на гитаре, и я играл на ней постоянно. Но гитара была скорее продолжением моих композиторских способностей. Но потом, после Led Zeppelin и остальных, я подзабросил композицию и хотел быть просто рок-гитаристом. Я учился этому. В моем городе, как вы наверно знаете, жил Joe Satriani. Я пошел брать у него уроки.

Сколько Вам было лет, когда Вы впервые пошли к нему учиться?

Я пошел к Joe с гитарой и упаковкой струн. Я не знал даже как их натянуть, не говоря об остальном. Я до того никогда не играл. Он был буквально моим наставником. Он был музыкален еще тогда. Он был очень крут, даже когда ему было 16 лет.

Ему было столько лет, когда Вы пошли к нему?

Ему было 15 или 16. Я уже не помню.

Трудно представить, что Вас связывают настолько давние узы.

Да, уроки были для меня всем. И я брал много других уроков. Я учился у пары джазовых преподавателей. Но я всегда очень интересовался сочинением музыки. Поэтому, когда я познакомился с музыкой Frank Zappa, она реально открыла для меня много дверей. Потому что он был человеком, который на самом деле занимался тем, что я просто обожал. Он писал музыку- сочинял невероятный материал. Он играл на гитаре. В его музыке был юмор. Он выпускал много записей. Это был великолепно.

Сколько Вам было лет, когда Вы впервые услышали Frank?

По-моему, 14.

И какие альбомы тогда были Вашими любимыми?

У меня были «Bongo Fury» и «Over-Nite Sensation», которые были одними из самых великолепных записей, что я когда-либо слышал в жизни. Тогда я играл, в различных рок-группах в школе и мы играли всякий тяжелый рок. Но я выдавал песни, которые были весьма специфическими и необычными.

Насколько Вы были хороши как гитарист в те ранние годы?

Ну, я имел обыкновение записываться каждый день. У меня был маленький кассетник. И если послушать эти записи, то я довольно ужасен по сегодняшним стандартам. (смеется). Я не был крут ни по каким критериям.

Это сравнивая с Вашим сегодняшним уровнем, или сравнивая с нормальными людьми вроде нас?

В сравнении со множеством современных 14-летних гитаристов. (Смеется). А Joe всегда был велик. Было феноменально, как он мог играть еще подростком.

Ну, сейчас он говорит, что в те годы он играл хреново.

О, да он ни хрена не понимает, что говорит. Он был невероятен. Все, что он делал было музыкально. Я этому научился именно у него. Он оказал на меня такое большое влияние. Я восхищался им, потому что он был моим учителем и был настолько хорош. И он мог играть соло из "Heartbreaker" Led Zeppelin (смеется). Всякий раз, как он прикасался к инструменту, это было музыкально. И это оказало на меня большое влияние. Это заставило меня верить, что я должен быть таким же. У меня было огромное преимущество перед другими гитаристами, просто потому что Joe был моим учителем.

Но в то же время мои интересы не были такими уж простыми. Меня интересовала сложная музыка. И мне хотелось управлять огромной группой людей при помощи маленьких черных точек. Поэтому я стал приносить все эти странные песни на свои репетиции. Затем я решил поступить в Berklee College of Music, где я получил полную свободу. Там было полно молодых ребят, у которых мысли были устремлены похоже. Такие люди как Dave Rosenthal, Randy Coven, Stu Hamm и Eddie Rodgers. Мы просто садились и день напролет играли дичайшие штуки. В итоге я вышел на Frank Zappa и послал ему демо моей игры на гитаре с группой.

Вы играли песню Zappa или...?

Нет, я играл песни своей группы. И его это очень впечатлило. Представьте себе. Вот паренек из колледжа. Мне было 18 лет. Я никогда не видел свое имя напечатанным. Я открываю журнал, а там интервью, которое Frank дал в Сан-Франциско – сразу после того, как я послал ему свое демо – и он говорил в интервью обо мне. Он говорил невероятные вещи, типа «Я только что получил демо от этого паренька, что учится в Berklee, его зовут Steve Vai ...". Я впервые в жизни вижу свое имя напечатанным, и это слова Frank Zappa. Я был ошеломлен. Я был в шоке. Он говорил: «Я уверен, ему предстоит кем-то стать. У него такая техника», и тому подобное. В итоге я стал транскриптором на жаловании у Frank.

И как это случилось?

Вместе со своим демо я послал ему транскрипции. Транскрипцию его песни "Black Page" и несколько партитур, которые я отксерил в бостонской публичной библиотеке, музыку Edgar Verese, которая была ему нужна. В итоге он решил издать гитарную книгу Frank Zappa. Он дал мне на транскрипцию запись, всей этой невозможной хренотени. Это была фантастика. Он хотел было попробовать меня в группе, но когда я сказал, что мне 18 лет, он просто сказал: «Забей».

Почему он так сказал?

Ну, в 18 лет гастролировать с группой? Мне по возрасту не было дозволено ходить в клубы (прим. с пивом и прочим алкоголем). А группа Frank была просто как армейское подразделение. Не стоит сходу окунать 18-летнего паренька во все это. Я думаю, он так полагал. Но я не счел «нет» ответом и в итоге переехал в Калифорнию, когда мне исполнилось 20 лет. Я делал для него транскрипции два года – много материала. Потому что в те дни, чтобы зарегистрировать авторские права на музыку требовались не записи аудио, а ноты на бумаге.

Поэтому я прошел по всей его дискографии и записал ноты всего, что было необходимо. Затем я начал расписывать больше гитарных соло с барабанными партиями, затем оркестровые партитуры. Я даже написал полную партитуру "Greggery Peccary." У него она была частично, а частично он просто показывал группе, как играть. Создавая музыку, Frank использовал все, что было в его распоряжении, будь то черные закорючки или жестикуляция. Это была отличная тренировка.

Затем я попробовался в группу. Я не мог поверить, что я был в группе. Он взял меня в состав. Я не ожидал этого, и даже не знал, хочу ли я этого на самом деле.

Расскажите немного подробнее, как это произошло, о вашем прослушивании. Как Вы его попросили, и что потом…

Я его никогда не просил. У меня никогда не хватило бы духу его попросить.

И что произошло?

Я отправился в Калифорнию, когда мне исполнилось 20, и первое, с чего я начал, пришел домой к Frank и начал записываться. Он давал мне безумный материал. У него была одна сделанная мной транскрипция гитарной пьесы, и я сказал ему, что наверно смогу ее исполнить. И у меня получилось. Она превратилась в вещь под названием "Theme from the Third Movement of Sinister Footwear". Так я начал записываться у него дома. Он начал собирать группу чтобы в конце года зарядить тур по Штатам, и попросил меня придти на прослушивание и поиграть с группой.

Он хотел, чтобы я был в группе, но его менеджер говорил ему: «Нет, нет, нет, ты не можешь себе этого позволить, бла, бла, бла…». И прослушивание было очень сложным, потому что он сказал мне разучить примерно 30 песен. Это просто боевая история. Он был со мной так жесток. Я не мог в это поверить. Он останавливает группу и говорит: «ОК, сыграй это». Тут Frank берет гитару и выстреливает закрученной фразой в его необычном стиле. И говорит: “ОК. Давай сыграй это в таком темпе». Он играл это только один раз, и необходимо было ухватить сразу.

Я ее играю. Говорю ОК, и играю. Он продолжает: «ОК, теперь добавь такую ноту». Я думаю минуту, говорю ОК, и играю ее. Он продолжает: «ОК, теперь сыграй это в 7/8». Я подумал с минуту, и сыграл в 7/8. А он продолжает: «ОК, теперь сыграй это в 7/8 в рэгги». Я опять подумал минутку, сказал ОК, и сыграл. А он снова: «ОК, теперь добавь эту ноту». И это было невозможно. Никто бы не смог. Это просто невозможно для инструмента. И он говорит мне: «Да, я слышал, что Linda Ronstadt ищет гитариста». (смеется) Йопт! Frank всегда был заряжен. Все что он говорил было великолепно.

И тут я подумал, что потерял свой шанс. И потом, в конце репетиции, я подошел и сказал: «Слушай, спасибо, что пригласил меня. Мне очень жаль, что я не, хм…». Он надо мной прикалывался, а я даже не понял это. Я переживаю: «Я провалился. Я не смог сыграть эту ноту». А он? «Ты в группе». (смеется). Вот так я попал в состав.

Когда я впервые услышал Вашу музыку, я был абсолютно поражен вашей технической виртуозностью, и, помнится, мне показалось очень странным, когда я прочитал в интервью, как Вы говорите, что на самом деле до сих пор не довольны своей технике. Сначала я подумал, что это ложная скромность. Но позже я подумал, кто бы еще мог обладать лучшей техникой в мире, чем тот, кто так ей одержим. Вы были одержимы своей техникой?

Я был одержим игрой на гитаре. И я должен признаться – и я не пытаюсь скромничать – я вовсе не прирожденный гитарист.

(Смех)

На самом деле. Я хочу сказать, что мне пришлось невероятно много работать, чтобы освоить инструмент, так сказать. В широком смысле этого слова. У меня свои собственные взгляды на то, что я делаю. И я до сих пор стараюсь совершенствоваться и до сих пор стремлюсь к цели. Я по-прежнему пытаюсь сделать то, что никогда не делал раньше. Это нескончаемо. И я знал, что это никогда не кончится, еще пацаном. Это практически тюрьма золотыми решетками. Потому что я всегда чувствую себя приговоренным к поискам.

Так что мне пришлось чрезвычайно упорно трудиться. Забавно, но я постоянно думаю, что я мог бы стать, а может еще и стану, действительно замечательным композитором. Потому что я могу слышать в голове партии любого инструмента. Я могу писать для арфы, пианино, очень сложные, профессиональные партии. И когда бы я ни слышал фортепианную музыку, я знаю что и как играется. Я могу видеть это на инструменте. При этом я на пианино не смогу сыграть даже песню Beatles. Я вообще не умею играть на пианино. Я могу взять аккорд, не более того, так я сочиняю. Но я не умею играть ни на чем, кроме гитары.

Мне пришлось очень много работать, играя на гитаре. Я задавал себе определенные параметры. И один из них – оглядываясь, я понимаю, что он заронил семя преобразования в очень раннем возрасте – это когда я сказал себе: «Ты будешь играть на гитаре, но ты не будешь играть то же самое, что и остальные. Ты найдешь, что сам считаешь интересным и клевым, и будешь работать над этим». Поэтому я начал прямо с того момента вырабатывать уникальный стиль. Я просто играю до тех пор, пока не получится что-то необычное, и затем я это прорабатываю.

Frank говорил, что ваша фразировка очень вокальная по природе, как речь, как декламация

Frank так сказал?

Да, я по-моему где-то читал эти слова Frank.

В общем, да. Были случаи когда я снимал его вокальные партии, что-то вроде мелодекламации, и повторял их на гитаре. Я это делал на "The Story of the Jazz Discharge Party Hats" и "The Dangerous Kitchen". Это довольно выдающася работа. Я никогда не слышал ничего подобного. Она сама по себе мое личное достижение, потому что очень немногие знают или задумываются или способны понять, насколько сложная и глубокая это была работа. Но я ее выполнил.

Что редко от меня можно услышать, так это блюз. Потому что мое представление о блюзе очень нестандартное. А если ты играешь непохоже на Stevie Ray Vaughan — или другого знаменитого блюзмена — люди обычно не ассоциируют, то, что ты делаешь с блюзом. Я всегда старался быть в стороне от того, что слушаю, хотя конечно подвержен влияниям. И я черпаю много сильного вдохновения у других гитаристов. Но на записи, над которой я заканчиваю работать в данный момент, соло и все, что я играю – я просто сел и сказал себе: «Ты будешь сейчас играть то, чего раньше никогда не играл». Поэтому там много чего клевого. Само собой, это все характерно мое.

Но когда ты настраиваешь себя подобным образом, то каждый день становится как Рождество. Это непросто, но это радостно. И когда ты придумываешь что-то новое, это большой сюрприз и это большая честь и это клево, и я люблю свою музыку. На самом деле. Не хочу звучать претенциозно, но я просто обожаю свою музыку. И я постоянно ее слушаю (смеется).

Как и миллионы нас остальных

Не уверен насчет миллионов, но я знаю, что есть еще несколько человек, которые от нее прутся.

"For the Love of God" – единственная из всех песен, что я когда-либо слышал, которая вызывает у меня слезы, практически каждый раз, как я ее слышу.

О, спасибо. Очень приятно это слышать.

Я понимаю, что прежде чем записать эту песни, Вам пришлось капитально готовиться.

Я стараюсь привести себя в относительно измененное состояние сознания. Потому что в таком состоянии ты можешь дойти до того, что необычно даже для самого себя. Это помогает исследовать новые области. Я для этого не использую препараты. Поэтому я должен найти другие пути. В свое время, и даже сейчас, я голодал. Я многое узнал насчет голодания, и как оно очищает сознание. Поэтому раз в год я устраиваю 10-дневную голодовку. В тот период, когда я записывал "For the Love of God" я был в середине одной из 10-дневных голодовок.

Когда ты проходишь чрез подобное, с тобой происходят интересные вещи. Ты меняешься физически, меняешься ментально. И в результате я ощущал себя в состоянии чистоты, во всяком случае насколько я способен быть чистым. (смеется). У нас всех есть способность слышать этот тихий голос внутри себя. Для этого требуется отключиться от всего остального. Но как только ты до него добираешься, он говорит, что тебе играть. И если ты находишься в определенном эмоциональном состоянии, в которое себя привел, и слушаешь этот голос, появляются правильные ноты для выражения этого состояния.

Я рассказал о своих музыкальных интересах и прочем, но для но в основном, даже в самые юные годы, я всегда в глубине себя чувствовал, что самое важное для меня – и в этом я не одинок – поддерживать или найти духовный баланс внутри себя. Я, если можно выразиться, очень настойчивый искатель духовных истин. И эта песня более-менее мое звуковое отображения этого настойчивого стремления, желания духовного баланса.

Я только что работал над материалом для «Real Illusions». Там есть песня, которая пугает меня всякий раз, как я ее слушаю. Она настолько сильная. Она называется "Dying For Your love". Это песня с вокалом. И я гарантирую, что вы никогда не слышали ничего подобного. Два месяца назад у меня были определенные переживания, и эта песня появилась на свет. Это альбом – первая часть того, что, надеюсь станет трилогией, большой историей, пьесой, так сказать. И все песни на этой записи играют свою роль. Это все, что я могу сказать в данный момент

Я думаю, когда человек начинает творить – я имею ввиду кого угодно, вас, меня, художника, неважно – его привлекают темы, которые ему наиболее интересны. Некоторые пишут песни про быстрые тачки и любовь, или про политику или о чем угодно, на что тянет. Когда бы я ни погружался в написание материала, я всегда склонялся к моим духовным поискам. Но с другой стороны у меня есть мощный багаж техники и знаний. И в моем мозгу эти две стороны смешиваются. И так получается музыка, которую я пишу.

Когда духовные устремления впервые заявили о себе?

Я говорил об этом в прошлом, и оставляю себя открытым для весьма нелицеприятной критики. Но если вы спрашиваете, я помню случай, который пережил, когда был практически крохой – может быть четыре года или около того – и я болел. Я лежал на животе, пытаясь заснуть, и мое внимание было очень сосредоточено внутри, и я почувствовал, что меня куда-то тянет. А я упирался. И затем я услышал звук. И случились еще другие вещи, которые я не хотел бы испытывать. Но я думаю, что это был своего рода духовный опыт. Я не знал, что такое духовность. Я вообще ничего не знал. Но это было первый росток желания вернуться в это состояние ума. С тех пор со мной случилось многое. Но я думаю, мы все что-то ищем. И выражаем это в нашем искусстве, музыке и другие формы творчества – буквально во всем, что мы делаем.

Были ли ваши духовные изыскания связаны с музыкой в раннем возрасте?

Не думаю. Они только начали сплавляться. Я понял что музыка – великолепное выразительное средство. До сих пор я открываю в себе новое. В работе над новым альбомом я учусь освобождаться от многих вещей, которые мешают мне открыть себя музыкально.

Давайте поговорим о рождении Favored Nations. Что подвигло вас на создание собственного лейбла?

На самом деле, я создал свой первый лейбл еще в 1983 году. По большому счету просто для того, чтобы издавать свою собственную музыку. Я очень находчив, и произвел небольшое исследование, чтобы уяснить инфраструктуру музыкальной индустрии и то, как работает дистрибуция. Я начал работать и сделал альбом, затем я обратился к различным дистрибуторам, с которыми выстроил отношения. Я пристроил пару сотен дисков там, пару сотен сям. А затем, когда о мне стали больше писать, альбомы стали лучше продаваться.

Меня всегда привлекала идея своей компании звукозаписи, и я просто дожидался подходящего момента. Хотя я люблю самую разную музыку (есть даже поп-музыка, которая мне нравится) я всегда чувствовал, что есть публика – очень лояльная группа людей – которой нравится музыка «для музыкантов». Я не подразумеваю, что она недоступна. Но я знаю, что есть слушатели, которые ищут такую музыку.

Я познакомился Ray Scherr и мы стали хорошими друзьями. Ray построил сеть Guitar Center из 28 магазинов и продал ее 5 или 6 лет назад. Он настоящий меломан и очень цельный человек. Мы решили основать этот лейбл. У нас обоих были очень схожие идеи, как его организовать. Идея заключалась в том, чтобы создать лейбл, который культивировал бы потенциал очень музыкальных людей. Так оно и пошло. Мы подписывали таких артистов, с которыми нам комфортно. Мы не нацелены, да нам и неинтересно, пробивать модные группы на поп-радио. Но мы начинаем потихоньку расширяться. Мы только что открыли под-лейбл Favored Nations Acoustics, который издает сольную акустическую музыку, будь то фортепиано, гитара или другой инструмент. В следующем месяце он издает четыре релиза и это невероятный материал. У меня есть запись Tommy Emmanuel, грандиозного акустического гитариста из Австралии; итальянца Peppino D' Agostino,; Pete Huttlinger со Среднего Запада – очень интересный – и Andy Summers.

Действительно?

Да, он записал альбом с John Etheridge. То красивая музыка, и я знаю, у нее есть свои слушатели. Не очень много, но это красивая музыка. «Мажорные» лейблы не так заинтересованы в культивировании подобных артистов. Но они очень ценные и они создают красивую музыку. Вот в чем суть лейбла.

Помимо выбора артистов, чем еще деятельность Favored Nations отличается от других, более крупных лейблов?

Мы, в общем-то, маленький лейбл. И мы работаем очень похоже на крупный в том плане, что у нас есть небольшие подразделения, которые отвечают за разные вещи. Я научился на своем опыте, что лучший способ преуспеть это окружить себя замечательными людьми, которые знают, что делают. Я делегирую полномочия, а сам преимущественно веду репертуарную политику, подписываю артистов и веду переговоры с адвокатами и менеджерами. Я контролирую много чего. Но у меня есть помощник Jason Feinberg, и он контролирует повседневные дела. А John Digilio руководит производством. Еще у нас есть маркетолог David Counter. А также мультимедийный отдел и отдел продаж. Так что у нас на месте все ключевые элементы.

Наверное, некоторое отличие в том, как мы работаем – но не могу сказать, что это отличается от многих лейблов - заключается в том, что нам не требуется хитовая музыка. Нам не нужно продавать миллионы альбомов, чтобы оставаться в бизнесе. Я не планирую роста до такого уровня. Потому что, как только ты начинаешь расти, ты берешь на себя слишком много ответственности. Музыкальный бизнес ненадежен, сегодня он есть, завтра накрылся. И если ты слишком быстро и слишком сильно вырос, и у тебя нет конвейера хитов, чтобы держаться на плаву, то ты попал.

Это беда многих мажорных лейблов. Они растут, растут, растут, а затем, если случается неурожайный год, он может их уничтожить. У них слишком много накладных расходов. И это влияет на суть того, как они выбирают артистов. Они ищут прибыли, что по сути означает, может ли артист, которого они знают, продать должное количество альбомов.

Издание музыки основано на формуле. Если ты выяснил эту формулу, ты можешь заставить ее работать. Но мажоры вынуждены искать артистов, которые непременно прорвутся и продадут миллион, два, три миллиона альбомов, а потом от них отказываются. Потому что они всего лишь, маленькие поп-сенсации. Мы работаем не так. Я в этом не заинтересован. Я не получаю зарплату в этом лейбле, и мой партнер тоже. Мы просто вносим вклад, и все доходы возвращаются назад в лейбл. Я музыкант. Это мое основное занятие.

Контракты, которые мы подписываем тоже очень отличаются от тех, что заключают мажоры. Мы заключаем скорее партнерские соглашения, то есть, мы платим за все необходимое, включая саму запись, оформление, маркетинг, промо и т. д. А затем мы начинаем окупать эти расходы с продаж, и делим чистую прибыль с артистом. Если вы знакомы с контрактами на запись, это очень неортодоксально, в сравнении с тем, как большинство лейблов платит артистам мелкий процент, а прежде чем те получают доход, сперва должны окупиться основные расходы.

То есть, это отличные условия для артиста.

Да. Если записи артиста продают, это отличные условия

И у Вас безусловно нет проблем с тем, чтобы привлечь много известных людей.

Да. Все идет хорошо, мы действительно очень счастливы. Проблем только в том, что мне приходится говорить людям «нет». Потому что люди очень трепетно относятся к своей работе. Она значит для них все. Когда кто-то старательно работает над тем, чтобы что-то создать, это отражение того, кем и чем он является. И если работу принимают не особо хорошо или не принимают, или не понимают, большинство артистов принимает это на личный счет. Они чувствуют, что это их не принимают. А мне очень часто приходится сталкиваться с музыкой, которая просто нам не подходит, и мне приходится ее не принимать, от нее отказываться. И это трудная часть работы.

Я слышал, что вы много времени уделяете прослушиванию новых артистов.

Именно так. Я каждый день провожу определенное время в офисе. Я отвечаю на электронную почту – которую я получаю в невероятных количествах – и я слушаю музыку.

Удивительно, как вам хватает время чтобы управляться с целым лейблом, и при этом еще вести жизнь музыканта.

Ну, я хорошо распределяю время. Я просыпаюсь, отправляю детей в школу, и после гимнастики, я в офисе с 9:00 и я работаю до 13:00 - 14:00 или около того, потом я иду домой и сижу в студии до полуночи.

Какие важные уроки Вы уяснили, открыв свой лейбл?

Микро-менеджмент. Нужно разбивать все на маленькие составляющие. Надо видеть большую картину, разбить ее на маленькие элементы и быть усердным пока не достигнешь цель большой картины. Разумеется, иногда это срабатывает, а иногда большая картина – это долгосрочная цель, к которой надо по частям приближаться. И я понял, что нужно, чтобы с тобой работали правильные люди. Нельзя мириться с некомпетентностью.

Вы и не миритесь, как я понимаю.

Нет

Хочется ли Вам принимать больше личного участия – особенно, когда артисты записываются в вашей студии Mothership – вникая в материал других людей?

Не слишком сильно. Иногда я очень к этому стремлюсь, потому что мне это нравится. Но наш лейбл исповедует свободу. И я подписываю только таких артистов, кто имеет достаточно нахальства, чтобы реализовывать свое видение, не важно – в одиночку, с группой или с продюсером. Но я вовсе не хочу пытаться запрячь в одну упряжку бездарных людей, которые хорошо выглядят с теми, кто знает, что делает. И если артист хочет работать со мной, я постараюсь найди для этого время. Разумеется, я не могу взять и спродюсировать всех артистов, с которыми работаю. Это было бы невозможным. Но я рад помочь советом или репертуарной работой.

Но большинство артистов, записывающих свою собственную работу, ничего не хотят слышать от лейбла. Я подписал Alan Holdsworth. Он работал над записью полтора года. Я ничего не слышал. Он предпочитает работать так. А есть другой мой артист, Greg Koch – интереснейший гитарист. Я очень тесно работал с ним, собирая идеи в целое. Но они исходили от него. Так что бывает по-разному.

Mothership тесно ассоциируется с лейблом, или это до сих пор Ваша личная студия

Mothership - это моя студия, но я предлагаю ее артистам. И многие артисты ей пользуются. На ней делается много сторонних проектов. Но и некоторые из наших артистов на ней тоже работают. Я смикшировал там альбом Carlton и Lukather. Скорее всего, Johnny A. запишет на ней свой следующий альбом. На ней записывались The Yardbirds.

Как вы видите будущее лейбла?

Я надеюсь набрать каталог заслуживающей уважения музыки и продвигать лейбл как место, куда можно обратиться в поисках качественной музыки и исполнительского мастерства. А также создать небольшие суб-лейблы, такие как Favored Nations Acoustic. Есть еще Favored Nations Cool, который мы собираемся открыть через несколько месяцев. Для всего, что в джазовом ключе от легкого джаза до радикального джаза, чего угодно в этой области. Хотелось бы однажды открыть подразделение для тяжелого рока, чтобы работать с талантливыми рок-музыкантами. Но это жесткая игра, рок-музыка. Это дорогая игра больших парней. Поэтому мы очень неторопливо движемся в эту область. Кроме того, я надеюсь вывести лейбл на уровень, когда у него будет хороший приток артистов, хороший каталог. Довести его до уровня, когда он сможет постепенно вырасти в хороший, комфортабельный лейбл-бутик… А затем продать его за 40 миллионов (смеется).

Что-нибудь еще, что Вы хотели бы сказать читателям про свой лейбл?

Мы не сфокусированы исключительно на гитарной музыке, но в настоящий момент похоже, что большинство наших артистов это гитаристы. Когда я слушаю гитариста, я слушаю его теми же ушами, что в свое время слышали Jeff Beck, Jimi Hendrix, Danny Gatton, Joe Satriani и других артистов того же уровня. Поэтому, если я собираюсь подписать артиста, который играет на гитаре, то тогда это будет скорее всего чудесный, прекрасный, грандиозный музыкант. Большинство ваших читателей любят гитару. Мне неловко рекламировать себя или что-то навязывать, но если они любят невероятных гитаристов и просто хорошую музыку, им следует пополнить коллекцию музыкой Favored Nations.

2006 Musician's Friend
перевод - Александр Авдуевский